Высылайте ваши работы на редакционный e-mail izvestiya.gazeta@mail.ru или вотсап (8-999-400-16-70), комментируйте, рецензируйте. Литературный салон «У камина…» проектировался как клуб по интересам. Ждем вашего отклика.
|
КАЛЫМ
«Каждый день одно и то же… Как мне все это надоело! – рывком срывая с вешалки куртку, сердито буркнул Петька, собираясь утром на работу под привычные упреки жены. – Ну, где, где я их возьму, деньги эти проклятые, если потребности у нас почему-то больше возможностей?!» – продолжал он уже мысленно по дороге на работу диалог с супругой. И тут же ее ядовитый голосок (так же мысленно) ехидно перебил его: «А это уже, Петя, твои проблемы, думай своей головой. Или у тебя на плечах кочан капусты вместо нее? Или ты не глава семьи? Не кормилец? Не мужик, в конце-то концов!?»
Петька чувствовал, как безысходность и злость потихоньку загоняет его, здорового, молодого, работящего мужика, в угол. Мозги с ржавым скрипом ворочались в черепной коробке, но ничего путного в голову так и не приходило. Деньги кончались катастрофически быстро почти сразу после получки. Занять у кого-нибудь, чтобы дотянуть до следующей зарплаты, ему было стыдно, на разбой он был не способен, воровать тоже не умел, а терпеть дальше безденежье и постоянное нытье жены, от которого застревал кусок в горле, дальше было невыносимо. Хоть плачь, но что-то надо было срочно придумывать, как-то изворачиваться, иначе его и без того зыбкий статус хозяина семьи грозил раствориться бесследно. «Ладно, разберемся», — пробормотал про себя Петька и, решительно отметя домашние проблемы, приступил к исполнению своих непосредственных производственных обязанностей.
А обязанности Петькины сводились к управлению стареньким, видавшим виды КАМАЗом. Машину свою, с виду раздолбанную и неухоженную, Петька любил. Она была мощной и послушной. Но больше всего он любил ее за то, что она давала Петьке почувствовать то самое могущество, которого ему так не хватало в жизни после женитьбы.
Угольный склад – котельная – угольный склад — котельная: все это было до автоматизма отлажено и за многие годы езжено-переезжено. Казалось, закрой глаза, и все равно ничего не изменится в привычном маршруте, КАМАЗ сам, без Петьки, тронется в нужном направлении, загрузится, разгрузится и где надо остановится.
В обеденном перерыве к Петьке подошел мастер. «Слышь, Петь, дело к тебе есть на три рубля. Почирикать бы надо». Петька, поддерживая шутку, бросил, усмехаясь: «Три рубля – не деньги. Меньше, чем за семь долларов, я даже и клюв не раскрою». Мужик озорно улыбнулся в ответ, похлопал рукой по облезлой кабине КАМАЗа и доверительно понизил голос: «Колымага твоя нужна. Калым корячится, не хочешь ребятишкам мелочишки на молочишко добыть? Работы от силы на час». Петька чуть не поперхнулся куском хлеба от неожиданно свалившейся на него долгожданной удачи: «Вот они, денежки! Сами в руки приплыли…» Вслух же как можно безразличнее бросил: «А че надо делать-то?» Мастер по-свойски ободряюще хлопнул Петьку по колену: «Ну вот, другой разговор». Немного помолчал, как будто колеблясь… «Ты вот что, Петро, ближе к концу смены не торопись загружаться, сначала ко мне подойди, обговорим кое-что», — обрадовался мастер и, довольно потирая руки, отошел.
Остаток дня пролетел для Петьки, окрыленного близким ощущением денег, на одном дыхании. Оставалось отработать несколько часов. Зимой темнеет рано. Ощущение предстоящего дельца «на три рубля», как выразился мастер, приятно грело душу приятным предвкушением. Светкино нытье уже не пугало и не раздражало его.
Угольный склад – котельная – угольный склад – котельная… Стрелки часов неумолимо двигались в сторону приближающегося вечера. «Ну, что, под покровом тьмы дадим стране уголька, хоть мелкого, но много?» — машинист погрузчика весело посмотрел на Петьку. — Подъезжай под ковш, сыпанем немного в свой карман – и с деньгами будем. Дело верное – заказчик есть, риска почти никакого, поедем полями, тут недалеко». Петька долго не раздумывал: у государства угля не убудет, вон сколько его насыпано, вагоны один за другим только успевают разгружаться, ковшом меньше, ковшом больше – никто и не заметит, в охране люди все свои – не выдадут, все, похоже, заранее продумано и договорено с кем надо, а деньги, ох, как нужны! Ковш экскаватора, как огромная и мощная механическая горсть, деловито и аккуратно подобрал осыпавшиеся угольные комки, добросил их сверху за КАМАЗовские борта кузова, и готовый к продаже «калым», натуженно покряхтывая при переключении скоростей, тяжело и деловито выполз за охраняемое ограждение угольного склада. Никто его не остановил.
«Куда едем-то?» — спросил Петька примостившегося сбоку в кабине мастера. «Да едь пока прямиком через поля, я покажу — у какой деревни сворачивать. У нас с тобой два часа времени до конца смены, успеем и до самого Барнаула доехать, и обратно вернуться», — лениво потягиваясь на сидении, разминая затекшую спину, не торопясь, ответил тот. Дальше минут двадцать ехали молча. Мастер курил. Петька гадал – в какой из ближайших деревень они скинут уголь. Ехать с Камазом, груженым ворованным углем, было не совсем безопасно даже по ночной темени и по бездорожью. Хотелось, чтобы все закончилось как можно скорее. «По уму-то, — как бы прочитав его мысли, вдруг подал голос мастер, — так не калымят. Заказчиков надо искать серьезных и денежных. Не зря говорят – риск – благородное дело. Сворачивай. Здесь, нам с тобой, правда, по дешевке уголек отдать придется, зато без проблем. Калым пополам, — предупредил он. — Я тут с одной бабкой за 15 тысяч договорился. Она старая. Одна живет. Чего с нее три шкуры драть? Можно по-божески: мы ей тепло в хату, она нам – на хлеб с маслом. Остановись здесь».
Показались первые дворовые постройки. И тут сердце Петькино екнуло и сжалось. Приглядевшись, он узнал в приглушенном темнотой свете фар фасад бабки Аниного домишки. Она, эта бабка Аня, приходилась двоюродной бабушкой его Светке, жила в этой, Богом и людьми забытой деревушке на отшибе, раза два в год по большим праздникам выбиралась к ним в гости. Иногда, но тоже не часто, заглядывали к ней и они – попроведать, помочь убраться с картошкой в небольшом огородишке. Такая клиентка никак не входила в Петькины планы скорого и несложного обогащения. «Елки-палки, — лихорадочно соображал Петька, — мастеру хорошо – он не местный, городской, с него и взятки гладки, а что будет, если бабка узнает меня? Как в глаза-то ей смотреть? Стыдно. Тем более – уголь ворованный, и она это знает…» И тут же первую обогнала вторая, более неприятная мысль: «А если узнает об этом Светка, так тогда вообще лучше сразу же застрелиться! Скажет — на ком наживаешься-то, паразит, на старухе, на родне? Ну, угораздило!..»
Петька совсем приуныл от таких невеселых мыслей и уже не рад был, что и связался с этим бедовым мастером. А тот уже командует: «Подъезжай к стайке. Все поближе бабке таскать будет. Я пойду, в окошко ей стукну». Отступать было уже поздно, и Петька осторожно повел машину к бабкиной стайке. Угольная глыба тяжело ухнула на снег, рассыпавшись на сотни черных комочков по краю образовавшейся кучи. Взметнулась над ней и тут же осела плотная завеса угольной пыли. В проеме двери в рассеянном луче света от лампочки, изломанно проклюнувшегося из комнаты через сени на крыльцо, показалась закутанная в шаль бабка Анна. Радостно причитая, заохала, засуетилась. Тут же сунула (видимо заранее приготовленные) своими сухонькими, заскорузлыми ручками в грязную и большую мозолистую лапищу мастера, стоящего пониже крыльца, небольшую пачечку купюр. Взмахнула, как курица руками, и благодарно скороговоркой приговаривая на ходу, обошла вываленную кучу угля. «Спаси и сохрани тебя Господь, сынок. Дай Бог тебе и деткам твоим здоровья за доброту твою. Выручил старуху, не дал замерзнуть. Были б живы мои сыны, рази бы они допустили, чтобы я, как нонче, с ковшиком угля в стайке под самые-то морозы осталась? Хорошо, хоть энти-то деньги скопила – цельный год откладывала, во всем себе отказывала, вишь, как пригодились! А таперича мне на всю зимушку уголька хватит. Я экономить буду, до жара-то натапливать не стану. Несколько шумовок проброшу в печку, лишь бы не замерзнуть, и хватить… Дрова-то нынче кусаются, не напасешься их, окаянных, и не натопишься ими».
Бабка подошла к самой дверце кабины, и торопливо говорила, говорила, говорила. Петька вжался в сиденье. Сердце колотилось от страха и стыда. Выручил сообщник: «Ладно, бабусь, оставайся. Некогда нам, работать надо, назад еще черт знает сколько ехать, пока не хватились». Чуть отстранив старушку от кабины, он распахнул дверцу, и, водрузившись снова рядом с Петькой, весело приказал тому: «Трогай!» Петька не то, что тронул, — рванул с места машину, стараясь как можно скорее и подальше исчезнуть с этого места. Но КАМАЗ, как будто издеваясь, отъехав несколько метров, лениво забуксовал.
«Держи, сообщник, — напарник по черному “бизнесу” протянул Петьке сложенные напополам купюры, аккуратно перевязанные тонкой бельевой резиночкой. — Потом поделим, там, на месте. У меня карманов нету. Не ахти сколько, но, сколько заработали честным непосильным трудом – все наши. Правда, я там подхохмил немного, не совсем честно получилось: штыбы прихватил для объема вместе с комочками. Как говорится, не обманешь – не проживешь. А бабка все равно никому жаловаться не станет. Не дура, понимает ведь тоже, что уголек-то ворованный. А она, вроде как теперь сообщница наша». И непонятно было – виновато оправдывался мастер перед самим собой или хвалился перед Петькой своей находчивостью. Не глядя, Петька с ненавистью сунул купюры в нагрудный карман рубашки, и в этот момент на него пахнуло знакомым устоявшимся старческим запахом. Так пахло от бабы Ани, когда она приезжала к ним в гости, так пахло от ее незамысловатых гостинцев, завернутых в неизменное самодельное полотенчико, сшитое из состарившегося, застиранного подзорника, так пахло в ее доме. Этот густо замешанный на каких-то лекарствах, травах и сундуковой залежалости запах он смог бы отличить от тысячи других. Тут же горько подумалось: «Крохобор… Старуха год во всем себе отказывала, а Светка через полчаса эти деньги спустит в первом же попавшемся магазине за пять минут на всякую ерунду».
Мотор надсадно ревел уже минут десять, но машина упрямо не хотела трогаться с места. Деньги жгли карман. И вдруг мастер дернул его за рукав: «Останови! Вот черт, смотри — бабка чешет за нами». Петька оглянулся назад. Расстояние между ними и темной, расплывчато колыхающейся в густой предночной темноте в три погибели согнутой в пояснице фигурой, размахивающей суматошно руками, стремительно сокращалось… В недоумении на какое-то мгновение оторопели оба — водитель и его пассажир. Оба подумали: «Неужели увидела?» Первый — о себе, второй — о штыбе. Бабка подковыляла к машине, задыхаясь, придерживая одной рукой разметавшуюся на ветру шаль, вторую протянула наверх, к кабине. Машинист приоткрыл со своей стороны дверцу. Нарочито бодро, чтобы не чувствовалась настороженность, спросил: «Ну, чего тебе еще, бабуль?» Баба Аня, смешно и жалко подпрыгивая на слабых старческих ногах, тщетно пыталась дотянуться рукой до недосягаемой высоты кабины. «Сынок, прости меня, ради Бога, старую. Сослепу я тебе не те деньги-то подсунула. Надо бы те, которые в тряпочке справа в ящике прибраны (я туды помаленьку с кажной пензии на черный день откладываю), а я другую тряпицу с дури сгребла, рядом которая, в нее я на смерть помаленьку добавляю, чтоб не в тягость похороны мои добрым людям были, когда придет время глаза навсегда закрыть. Перепутала. В энтой-то тряпочке меньше, в смертном-то, в нем шешнадцать-то тыщ вовсе и не ночевали. Откель им там взяться? Там даже половины энтого нет. Денег там в пачке вроде как много, да они все мелкие. Ты не пересчитал, видать, сынок, сразу-то, доверился мне. А я как в комнату-то щас зашла с улицы – и вот он, другой-то платочек с деньгами, на сундуке полеживает себе, а смертного-то нет. Я без ума, видать, была, дура старая, когда вашу машину увидела и затороплась, выбежала, деньги-то не впопыхах надо было совать, а заранее приготовить. Да я ж не знала, когда привезете-то. Ты меня, старуху, пожалел, а я тебя чуть не обманула. Хорошо еще сразу спохватилась. А то бы, того и гляди, завтрева же к старухе приехали бы, да за обман морду набили. Вот стыдобушка-то, прости, Господи! Возьми, сынок, — все тянула она наверх сжатые в кулачке бумажные деньги, — не нарочно я, второпях-то рази че путем сделаешь? Возьми. Не серчай».
Мастер вмиг повеселел и великодушно успокоил: «Ладно, бабуль, бывает. Давай не то уж меняться, что-ли». Протянул вниз руку, деловито обменялся с бабкой легкими бумажными пачечками, завернутыми в одинаковые белые платочки. «Ну, бывай здорова! Не кашляй». Бабка облегченно вздохнула: «Слава Богу, не уехали далеко, а то бы взяла грех на душу», — и засеменила назад, к дому. «Во, дает, божий одуванчик! — восхитился мастер. – Извиняется! Радовалась бы, что в темноте обдурить смогла, на равных бы и получилось. Мы ее — с углем, она нас — с деньгами!» — и, довольный собственной теорией справедливости, оглушительно, на всю кабину, захохотал. Развернул тряпочку, при тусклом свете в кабине пересчитал купюры, часть протянул Петьке. «На, держи свою долю», — протянул Петьке купюры. «Да пошел ты!» — неожиданно взвился вдруг Петька. Машина яростно взревела и, взрывая под собой колесами слежавшийся снег, мощно вылетела из ямы на плотный снежный наст. «Ты чего? — опешил мастер, — какая тебя муха укусила?» «Отвяжись!» — рявкнул Петька, и за весь оставшийся промежуток времени не произнес больше ни слова. Машинист пожал плечами и покрутил у виска.
На угольном складе, молча разделив калым с водителем погрузчика, расстались. Кое-как Петька доработал смену. А утром, в выходной день, зашел к двоюродному брату, протянул маленький автомобильный телевизор (тот давно приставал: продай да продай). «Деньги понадобились?» — обрадованно и понимающе хмыкнул тот, протягивая шестнадцать новеньких хрустящих тысячных бумажек. «Понадобились», — хмуро отрезал Петька. Зашел домой, переоделся и двинул к автобусной остановке. Через час расхлябанная «копейка» подвозила его к деревне бабки Анны. Дом, к счастью, был закрыт. Хозяйка отсутствовала. Может, за подмогой двинула к кому, а может по каким своим старушечьим делам отлучилась. Соседей в стоящих в отдалении от бабкиного домика покосившихся домишках тоже не наблюдалось. Петька ретиво перекидал в стайку уголь, тихонько про себя матерясь, на огромных самодельных санках перевозил в заброшенный неподалеку овраг породу, пересеял штыбу. Бабки все не было.
Наконец, мокрый от пота, дрожащими от усталости руками прикурил. Нащупал в кармане шуршащие купюры. Ключ, Петька знал, как обычно лежал за дверным наличником. Еще из сеней пахнуло знакомым запахом. Петька аккуратно разулся, чтобы не наследить, прошел по чистым домотканым половичкам к сундуку. Приподнял обклеенную журнальными картинками крышку, нашарил в уголочке маленькую беленькую полотняную тряпицу, прикрытую пожелтевшей газетой. Аккуратно завернул в нее деньги – свою, взятую у бабки за проданный уголь долю, и все вырученные за проданный телевизор. Положил забугрившуюся, припухшую от купюр тряпицу назад.
На крыльце облегченно вздохнул и тихо, радостно рассмеялся – вот будет потеха, когда обнаружит бабка Анна деньги в своих заветных тряпочках. То-то удивится и поломает голову. На душе у Петьки стало спокойно и светло. Он завел свою «копейку» и, так никем и не замеченный, весело насвистывая, отправился в обратный путь.
НАДЕЖДА САНАРОВА (Рассказ основан на реальных событиях).
